Тосты Чеширского кота - Евгений Анатольевич Бабушкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Занятия и политинформацию проводил дважды в неделю Дядя Ваня, приезжавший из части на дежурном уазике.
Вообще можно было делать почти все, что угодно, но ровно через шесть часов мы были обязаны оказаться в кресле пеленгаторного поста с наушниками на бедовых головушках.
Мне выпали смены с четырнадцати до двадцати часов пополудни, и с двух ночи до восьми утра. Время в таком режиме летело пулей-дурой.
…То, что казалось раньше странным и таинственным, постепенно обросло смыслом и содержанием, как скелет мышцами. Становилась понятна логика нашей работы.
В военных фильмах всем наверняка приходилось видеть, как черные машины гестапо наматывают круги по ночному городу, пытаясь засечь русских радистов. На крыше каждой такой машины непрерывно вращалась антенна, ловившая радиосигнал.
Наши антенны огромны, и крутить их затруднительно. Поэтому они стоят себе, застыв вечным хороводом вокруг Техздания, а вращается специальный ротор, этакая большая магнитная катушка, подвешенная на стальной штанге в подвале.
Ротор, разумеется, вращается не сам по себе, его крутит Воин Арктики, несущий боевое дежурство или просто БД.
Штурвал для кручения ротора находится под столом. Он тяжел и прохладен на ощупь. На столе расположен приемник-пеленгатор «Терек». Он оснащен кнопками грубой настройки и двумя верньерами для настройки точной и исключительно тонкой. В передней панели светится приятной зеленью круглый экран осциллографа. Это, так сказать, графическое отображение мощности и направления сигнала. Справа от приемника ГГСка, или устройство Громко Говорящей Связи. Рядом с креслом пеленгаторщика большой двухдорожечный магнитофон в неубиваемом стальном корпусе. Сломать его невозможно. Возле стола высокая, почти в рост человека электронная стойка, железная узкая тумба, набитая ламповыми мозгами приемника. Стойки шумят вентиляторами и мигают лампами сквозь прорези в корпусах.
Все эти устройства соединены между собой кабелями в стальной оплетке. К бойцу это хозяйство монтируется с помощью гарнитуры. Гарнитура – это пара Головных Телефонов (Боже упаси сказать «наушники», мы же не шпаки гражданские) и микрофон.
Когда на Второй Площадке микрофонщик слышит работающий в эфире борт, он немедленно втыкает ГГСку на Первую Площадку и выкрикивает частоту, на которой вышел на связь самолет.
Пеленгаторщик лупит «Терек», крутит настройку и, услышав передачу, вращает штурвал. Видит по сигналу осциллографа максимальную мощность и снимает показания угла отклонения с картушки. Собственно это и есть пеленг.
Можно затем подойти к огромной карте и потянуть верёвочку-бечёвку с грузиком, исходящую из места расположения нашей части. Протяните эту верёвочку в соответствии с пеленгом, и вы поймете, откуда пришел сигнал.
Военная часть наша – не единственная в Союзе. Есть еще несколько. И если они тоже перехватили и запеленговали этот борт, то получив их данные, оперативный офицер, протянет верёвочки в соответствии с их пеленгами. Бечевки, скорее всего, пересекутся и образуют треугольник. Чем треугольник меньше, тем значит точнее мы сработали. А центром сего верёвочного треугольника и будет то место, где боевой самолет сил НАТО и вышел в эфир в данный момент времени.
Делать все это нужно очень быстро, борт иногда выходит в эфир на пару секунд и замолкает до конца полета.
Поэтому микрофонщики сообщают скороговоркой: «Двенадцать двести сорок шесть работает!», а если в эфире работает кто-то на частоте самолета разведчика или на частоте «альфа», то просто кричат «Разведчик работает!» или «Разведчик ра!…».
Вторая Площадка, где служат сейчас Панфил, Джаггер и Чучундра, кроме всего прочего непрерывно ищет новые частоты. Найти новую, подтвержденную коллегами с других станций слежения, частоту – большая удача. За это полагается отпуск.
Во время БД можно курить, у каждого из нас на столе стоит пепельница обрастающая окурками «беломора» по мере продолжения дежурства. Разрешается также оставаться в кресле при вхождении любого начальства, пашись оно конем…
18
…После сдачи зачета майору Пузыреву, которым он впрочем, остался недоволен, как и всем остальным в его жизни, мы начали дежурить самостоятельно.
Очень быстро выяснилось, что «Терек» прекрасно ловит не только переговоры натовской авиации, но и музыкальные станции. Кроме того, отлично были слышны «вражеские голоса».
Дядя Ваня разъяснил нам на политинформации, насколько тлетворным и развращающим комсомольские души является влияние западной радиопропаганды. Он рассказывал об этом столь страстно и горячо, приводил такие живописные примеры, что на следующий же день мы принялись искать частоты «голосов», хотя до этого слушали только музыку, отдавая предпочтение станции «Суперрок» из Гонолулу.
Кролику нравилась станция «Свобода», а я предпочитал «Голос Америки».
Станиславский слушал все подряд.
– По оперативным данным, сегодня вечером начнутся тактические учения европейской группы авиации НАТО, – сообщил майор Пузырев, построив нас в Техздании. – Приказываю: посты развернуть и усилить. Смены продлить до двенадцати часов. Не посрамите, сынки!
И прослезился…
– Не посрамим, товарищ майор! – ответил за всех Чебурген, мечтавший получить хоть какие-нибудь лычки.
Мы начали смену. Я сидел за своим постоянным вторым постом. Кролик занял третий, Чебурген и Царь Додон соответственно четвертый и пятый дополнительные. На первый, основной пост, уселся прапорщик Самородко по кличке Золотой.
В пеленгации он смыслил не очень, но вид имел лихой и бесшабашный, словно тоже говоря: «Не посрамим!».
В эфире было тихо. Изредка выходили на связь наземные станции, пеленги которых мы знали наизусть.
– Хорошо сидим, – сказал Кролик. И сглазил, потому что тут все и началось.
Разом вышли в эфир станции начальников штабов. Дали первые рапорты транспортники. Чередой пошли доклады истребителей-бомбардировщиков и дозаправщиков. Небо над Европой закипело.
Мы начали потеть. Команды со Второй Площадки шли ежесекундно. Микрофонщики швыряли нам частоты, как жонглеры мячики. Мы возвращали им пеленг за пеленгом.
Начались доклады о дозаправке в воздухе. Супостаты тренировались всерьез.
– Во Франкфурт они пойдут, там у них полигоны для бомбометания, – сообщил нам опытный Чебурген.
Вокруг постов слоями плавал сизый папиросный дым. Зелеными пятнами в полумраке светились окна осциллографов. Стоял ровный шум, сотканный из обрывков английской речи, команд микрофонщиков, наших пеленгов и гудения аппаратуры.
Героическую симфонию затейливо пронизывал лейтмотив в сольном исполнении прапорщика Самородка, который поддерживал нас морально, вычурно матерясь. Словом, атмосфера была дружная и боевая.
Но вот самолеты начали давать рапорты о завершении бомбометания и возвращаться на базы. Мы пеленговали их азартно и зло, с таким чувством, которое видимо, бывает только на настоящей охоте – желанием не дать уйти зверю.
Главная часть учений завершилась, эфир снизил активность.
Нас сменили, и мы отправились отдыхать с ощущением честно выполненного долга.
Часа через четыре нас разбудили вопли майора Пузырева.
– Что случилось? – удивился я.
– Без понятия, – ответил Кролик, торопливо застегиваясь.
– Однако сердится командир, – невозмутимо заметил шустрый Царь Додон. Он успел одеться раньше всех.
– Пузырь не сердится, он просто охренеть в какой ярости, – пояснил нам Чебурген, знавший майора гораздо лучше нас.
Пузырь проверещал:
– Бегом в Техздание!
Мы побежали, а он за нами, не переставая кричать что-то нечленораздельное. В Техздании мы построились и сделали выражение лиц «готовы ко всему».
Майор Пузырев бегал перед строем, забрызгивая нас слюной. Постепенно из его воплей начали вылупливаться отдельные понятные слова, в основном: «ублюдки», «тупожопые макаки», «замполитово семя» и «дисбат».
Пузырь бил каблуками в паркет, словно танцуя чечетку, размахивал руками, выкатывал глаза. Вообще было впечатления, что он юродивый и вот-вот помрет от апоплексического удара.
Пытаясь как-то разрядить атмосферу, я прямо из строя спросил:
– Что случилось, товарищ майор?
Вопрос мой, в общем-то невинный, произвел действие прямо противоположное.
Пузырь затрясся уже совершенно непотребно, речь его спуталась окончательно и он, в полном исступлении, принялся нам швырять в лица какие-то бланки.
Это действие его как-то успокоило, поскольку он сумел довольно внятно прохрипеть:
– Сгною всех, сучьи дети! Вы что творите? Вы где пеленгуете, твари заморские?
Тут он снова задохнулся, а после,
